Пятого мая разведцентр ответил:
«Согласны с твоим выходом в море от двенадцатого до четырнадцатого мая, а также два-три дня после этого. Начиная с десятого будь, пожалуйста, в постоянном контакте со своим радистом, чтобы и вы и мы могли предупредить друг друга, если по каким-либо причинам встреча не сможет состояться.
Пожалуйста, скажи своему радисту, чтобы он немедленно сообщил нам о твоем выходе в море. И пусть срочно информирует нас, если ты будешь вынужден из-за порчи мотора или метеорологических условий вернуться. Деньги для оплаты рыбакам будут.
Пожалуйста, возьми с собой как можно больше всяких советских документов и так же все, что найдешь нужным. Так как Петерсон находится среди вас, никого для замены тебя посылать пока не станем. Твой новый радист очень хорош. Благодарим. Скажи, пожалуйста, кто будет поддерживать связи с нами, когда ты уедешь, и можем ли мы надеяться, что вместе с тобой прибудет какое-либо влиятельное лице от вашей группы?»
Последний вопрос разведцентра Вилкс снова адресовал Будрису. А сам пока сообщил:
«Барс уйдет вместе с Петерсоном в другое место. В моей группе остается новый радист — Граф. Если обстоятельства позволят, возьму с собой уполномоченного группой офицера».
Все это время Будрис действовал где-то на юге, возле Вентспилса. Там находились в тайнике вещи и деньги, привезенные Петерсоном, там изыскивались возможности вывоза Вилкса на рыбацкой лодке в море.
В ночь на седьмое мая дежурный по лагерю услышал далекие позывные. Впечатление было такое, что где-то на проселках заблудилась автомашина. Весь лагерь был поднят на ноги: приехал Будрис!
Осторожный Будрис остановил автомашину в пяти километрах от лагеря. В грузовике находилось несколько ящиков свежекопченой рыбы. Под этими ящиками Будрис запрятал снаряжение Петерсона, и все, что осталось от погибшего Густава. Юрка, Граф и Делиньш сняли с машины ящики с рыбой, чемоданы Петерсона и Густава и торжественно повели Будриса в лагерь. Только к рассвету «братья» перетаскали весь груз в лесной бункер.
Петерсон был бесконечно рад получить свое снаряжение. Все оказалось в целости и сохранности. Хитроумная упаковка предохранила вещи от сырости. Пока Кох готовил завтрак, Петерсон разбирал и показывал «братьям» свое снаряжение. Тут были новейшая портативная радиостанция, которая переносилась в небольшом портфеле, ручной генератор, преобразователь тока, кварцы, средства тайнописи, радиомаяк для наводки самолетов и катеров, который Петерсон сразу передал Вилксу для его предстоящего путешествия в море, пистолеты, автоматы бесшумного боя, шифровальные блокноты, яды, химикалии для подделки документов, четыреста пятьдесят тысяч рублей денег, всяческие предметы обихода: щетки, кисточки для бритья, зеркальце, зубные щетки — и каждая из этих мирных на вид вещей имела какой-нибудь тайник, в котором было спрятано недоброе содержимое…
Радисты прежде всего занялись, конечно, радиостанцией. И сразу возник спор, где она изготовлена? Английские и американские детали были словно намеренно перемешаны в таком порядке, что решить, кто же создатель конструкции, было невозможно.
— Это, наверно, для того, чтобы нельзя было определить, какую разведку представляет шпион…
— Так проще простого допросить самого шпиона! — засмеялся Граф. — Уж если такая рация попадет к «синим», значит, и радист будет у них в руках!
— Шпион обязан отравиться! — совершенно серьезно выпалил Делиньш.
Длинный горбатый нос Графа вдруг вытянулся чуть не до самых губ.
Петерсон заподозрил какую-то насмешку, но Делиньш выглядел так деловито, что обрушиться на него за паникерство не было никакой возможности. Тогда английский эмиссар решил поразить воображение этих новичков в сложном и трудном деле шпионажа, чтобы пресечь неуместные разговоры об опасностях профессии.
Он достал из чемодана два одинаковых блокнота, вырвал по листку бумаги, взял со стола кружку, налил воды.
— Допустим, — начал он тоном бывалого лектора, — я нахожусь возле аэродрома и записываю или зарисовываю кое-какие данные, которые меня интересуют. И вдруг ко мне подходит подозрительный человек… Что я должен сделать? Прежде всего уничтожить улики. Уликой могут стать мои записи или рисунки. Тогда я делаю так… — он помедлил немного, привлекая всеобщее внимание, взмахнул листом бумаги перед лицами заинтересованных зрителей, как настоящий фокусник, и опустил бумагу в кружку с водой. Подняв кружку, он подал ее первому потянувшемуся к ней слушателю. Кружка была полна прозрачной водой. Никаких следов бумаги в ней не было.
Петерсон насладился неожиданным эффектом и нарочито спокойно сказал:
— Чтобы не было никаких подозрений, я могу выпить эту воду… — и действительно выпил, поставил, нарочито стукнув, пустую кружку на стол.
— Ну да-а… — иронически протянул дотошный Делиньш. — А если кружки рядом не будет?
— Но может быть пруд, речка, наконец, просто лужица от лошадиного копыта, — пояснил Петерсон с упорством прирожденного педагога, хотя ему больше всего хотелось закатить затрещину этому простоватому пареньку. Если бы не золотые руки и всегдашняя готовность Делиньша помочь, выручить, услужить товарищу, Петерсон ни за что не взял бы его своим помощником, слишком уж не проста была его простоватость, так и казалось, что за ней скрывается очень умная усмешка. Вилкс признался Петерсону, что Графа больше обучал Делиньш, нежели он сам, хотя, конечно, благодарность от разведцентра предназначается именно Вилксу.
— А если не будет ни пруда, ни болотца? — продолжал выспрашивать дотошный Делиньш. — Тогда как?
— Ну, разорвать на клочки и пустить по ветру! — не очень уверенно предположил Граф.
— А «синие» подберут каждый клочок и склеят. И приклеят тебе смертный приговор! — продолжал упорствовать Делиньш.
Петерсон видел, что спор принимает нежелательный оборот. Как там ни говори, но это мужичье — он уже понимал, что среди лесных бандитов образованных людей раз-два и обчелся, а костяк составляют те самые хуторяне, которые своей инертностью и ограниченностью погубили старую Латвию, — это мужичье боится всякого нового дела. Они привыкли убивать, грабить, отсиживаться по лесам, а ведь их предстоит научить тонкому делу разведки, без них Петерсон вряд ли сумеет подобраться к тому воображаемому аэродрому, о котором он начал речь. Все это надо учесть… Поморщившись, он небрежно сказал:
— На разведку работают лучшие ученые мира! Неужели вы думаете, что там не нашлось ни одного человека, который не предусмотрел бы и этот вариант?
Он вырвал еще листок из блокнота, дал его Делиньшу:
— А ну-ка, проглоти это!
Делиньш недоуменно повертел бумажку, скомкал ее и сунул под язык. На лице у него возникло такое удивленное выражение, что Петерсон не выдержал, расхохотался. Засмеялись и другие, еще не понимая, что же произошло с Делиньшем. А Делиньш сделал глотательное движение, удивленно сказал:
— Ничего нет во рту! И вкусно! Как будто жевательную резинку подержал, а ее вдруг не стало. Дадите еще один листик?
В голосе его было столько умильной просьбы, что и всем захотелось попробовать на вкус удивительную бумагу, которая имела такую невероятную способность исчезать в воде и таять во рту, да еще походить по вкусу на американскую жевательную резинку.
Петерсон роздал всем по листку, ухмыляясь тому, как страх перед тяжкой работой шпионов у этих простодушных людей таял подобно той специальной бумаге, которую они пытались удержать во рту, а она исчезала, оставляя лишь привкус мяты и сахара.
Потом он взял листок из другого блокнота. Теперь все следили за ним и его действиями с почтительным вниманием.
— Допустим, — все тем же лекторским тоном продолжал он, — вы работаете у себя дома. Например, шифруете радиограмму, которую надо срочно передать. — Он положил лист на стол и принялся чернилами писать на нем цифровую вязь шифра. — В это время вы курите сигарету. И вдруг — стук в дверь! Вы подходите к двери, естественно, взяв свою запись в руки, чтобы не оставлять ее на столе… — он проделывал то, о чем говорил. — Спрашиваете: «Кто там?» — Вам отвечают: «Дворник»! — или «Телеграмма!» — Вы подозреваете, что это «синие». Тогда, не вызывая у них никакого подозрения, что вы что-то прячете, вы тут же делаете так… — Он поднес лист к еле дымящейся сигарете, и лист вспыхнул, как магний, с той лишь разницей, что не осталось ни пепла, ни дыма, ни запаха. И спокойно распахнул дверь.
За дверью сияло солнце, под большой елью сидели Вилкс, Лидумс и сам Будрис. Петерсон взглянул на них и пожалел, что потратил столько времени на пустые фокусы. Там, под елью, как будто только что закончился важный разговор. Слушатели Петерсона, пораженные эффектным исчезновением исписанной бумаги, еще искали ее следы на полу, оглядывали тесный бункер, будто ждали, что пепел еще кружится где-то под потолком, а Петерсон уже забыл и о них, и о своих фокусах. Он торопливо шел к беседующим.
